Наташка!!!! ты супер!!!! я тебя обожаю!!!!!!!! почему еще не печатаешься, вредина ты этакая????

C трехкратного разрешения Каори, я все-таки выложу его...

Сказка о новом мире

А вас когда-нибудь разрывало на половины? Вы начинали смеяться над собственными шутками? Прислушиваться к собственным словам и даже иногда не понимать себя? …или даже говорить хором… с самим собой… не понимая этого.

Он вышел новым - ступил босой ногой на новую землю и оглянулся тому миру детской ухмылкой. Он стал другим - потерял что-то, приобретя новое — но разве это так необычно? Все мы однажды что-то теряем, становясь другими. Он забыл что-то, но что — его не волновало, теперь он был свободен и свободно шагал по новому миру.
А новый мир ответил новой непреклонностью — кто же знал, что можно так вот легко попасть под новые и новые запреты и правила? Но все это можно было обойти, перепрыгнуть — ну, разве что правил гравитации — как выяснилось, собственный вес всегда был здесь главной проблемой для таких же.
И он уже шагал в ботинках по тротуарам, провожая городские чудеса любопытным взглядом, а иногда останавливаясь и следя за ними взглядом тайного поклонника. А иногда, он даже бежал вслед за ними, ловя дальние сигналы огней-окон, крича им что-то свое, непонятное. А окна отвечали тем же — что не могут, что их как всегда не выпускает своя жизнь. И тогда он сидел один и вдыхал темный вечерний запах, боялся и любил эту темноту, а потом, снова закинув свой путь на плечи, плелся куда-то обратно — куда его каждый раз затягивала ночь, чтобы укрыть и убаюкать — хотя бы на короткий миг сна.
И он бежал за многолюдными реками, торопясь не опоздать на разговор. И опаздывал, и снова торопился и бежал, ноя, впрочем как всегда, на духоту этого мира и его ограничения, при этом все сильней и сильней стремясь добежать до куда-то. До куда? А с чего он должен был это знать? Ведь мир сам поставил ему рамки, заглянуть за которые уже не представлялось возможности.
Но там, в толпе, где-то впереди — он видел это — что-то летело по этому течению, легко и беззаботно. И как можно было так легко прыгать и переноситься по этим людям и лицам, как можно было так глупо падать и ошибаться? И он отворачивался, и шел в другую сторону, снова набирая скорость, забывая и всегда помня увиденное.
Но время умеет стирать лица. Или он сам хотел стереть их. Он шагал по полу голыми ногами и наслаждался его холодом и неподкупной гладкостью. Он проливал на него кофе и ругался на неудачный день. Опаздывал на встречи и не замечал своих оправданий, он забывал что-то, но уже не помнил что, да и, верно, не хотел помнить — ведь забыл же.
Он остановился. Он устал бежать, и уже просто брел своей дорогой и топал от дома в мысли — да, в мысли, смешанные с людьми и планами, твердыми, как монолит задачами, рамки которых всегда можно было раздвинуть. Он желал им худшего, а делал лучшее, не мог иначе. Думать становилось все проще, а бежать тяжелее. И странные закоулки его мыслей вновь уводили его и водили кругами, пытаясь найти что-то, что было выброшено. Но что могли, эти лоскуты знаний, против чего-то большего, чего-то…
И он совсем остановился — заскребся когтями о стены, как дворовый кот, стараясь не упасть с высокого карниза. Он в панике оглянулся. Нет же — все в порядке, и сердце опять дало сбой, невовремя и незачем застучав в его двери. И он повернулся и всмотрелся в толпу — ничего. А ведь что-то было. Где?
И мир треснул. Нет, не реальный, конечно, поползли и начали рваться границы лишь того мира, что он оставил позади — то новое, что когда-то налепил на себя — а там, за ними, за огромными кляксами странной памяти, снова затанцевало и заискрилось. И снова с разбега, о мостовую. Ну как так можно? Как можно так ошибаться? Как можно?
А она помнила. Вспомнила и его имя и лицо, которого в сущности никогда и не знала. И, заглянув, увидела, растекшийся серыми красками его пестрый мир. Что она там нашла, что она там забыла — да только теперь он почувствовал свою глупость, будто упал и расшиб колено. О мостовую. Глупость.
Он махнул рукой и посмотрел вперед — там были слова и лица, много дел и мнений, и даже своя маленькая свобода квартиры. Там было все понятно и просто. И он был один, и не разбредался в своих мыслях и не терял ниток времени и даже прочно стоял на голых ногах. На холодном полу. Он точно что-то забыл. Забыл, хлюпая тапочком по пролитому кофе. Снова не придя в назначенный срок, Заболев. Для всего мира. Просто заболев.

Они держались за руки, провожая взглядом очередной «их» трамвай куда-то в духоту города. А зачем? Действительно, ведь никуда не сможет он их привезти, где было бы лучше, чем здесь… и сейчас… И они снова молча сели на скамейку в ожидании нового. Понимая друг друга… нет, не с полуслова — совсем, совсем и вовсе без слов. Зачем? Зачем их, вообще, когда-то обучили этому дурному языку.
И ночь снова спускалась на них, но они уже ее не боялись, мудро оценив урок боязни одиночества. Будучи теперь одним целым, вспомнив, они любовались ею, как другим миром, написанным кем-то когда-то, написанным про них. И снова ждали «своего» трамвая, чтобы опять проводить его взглядом и опять улыбнуться — да не ему, конечно, - друг другу.
И, на самом деле, больше всего в жизни боясь, что кто-то из них двоих однажды
отпустит руку,
и сядет в этот злосчастный вагон,
и уедет, в свой…
новый мир.

Деми Трой, 2008